Восемь Фаберже - Страница 3

Хаммер замолчал. Мэлколм не сразу понял, что больше президент «Оксидентал петролеум» ничего ему рассказывать не собирался. А когда понял, спросил:

– Ты считаешь, что теперь мне достаточно контекста?

Прежде чем ответить, Хаммер с минуту вглядывался в лицо друга. Мэлколм выдержал этот взгляд, только снял свои знаменитые роговые очки, чтобы было чем занять руки.

– Я бизнесмен, Мэлколм, и я делал бизнес в таких местах и в таких ситуациях, что твой репортер не поймет, о чем речь, если я начну обо всем этом рассказывать. Даже ты не понял. Я скажу понятнее: большевики гораздо честнее и чище многих из тех, чья репутация здесь считается незапятнанной. Они расплатились со мной честно и сполна за все, что я ввез в Россию и построил в России за те десять лет. О них сейчас помнят только «грабь награбленное». А я помню другое. Правда состоит в том, что в живых осталось не так много людей, знающих достаточно, чтобы меня судить. И вот как раз они не стали бы этого делать.

– Я тоже бизнесмен, Арманд. Я издатель. Мне нельзя просто взять и убить правдивую статью, которую сдал мой журналист, просто потому что мы друзья и я тебе верю. Это будет очень вредно для бизнеса. А ты, значит, и не споришь с тем, что это правдивая статья? Вот в ней написано, например, что коллекция Фаберже и прочих русских штучек, которую ты привез из России, была на самом деле не твоя, а ты просто продавал ее как агент большевистского правительства. Это – правда?

– Я как раз пытаюсь тебе объяснить, Мэлколм: в России не бывает черного и белого. Это не черно – белая страна. То, что ты сейчас сказал, и правда, и неправда. Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.

И Хаммер отворил дверь в дальней стене кабинета. Форбс последовал за ним с любопытством коллекционера, ожидающего увидеть что-то не – обычное. Но к тому, что открылось его взгляду в полутемной комнате, уставленной повернутыми к стене холстами, председатель Мэлколм определенно не был готов.

Посреди комнаты на столике, на который был направлен луч софита, он увидел серебряную двухколесную повозку, без всякого усилия влекомую серебряным же ангелочком, игриво оглянувшимся на свой груз, – золотое яйцо дюйма четыре в высоту, увенчанное крупным сапфиром – кабошоном. Блестящую поверхность яйца пересекали четыре «меридиана» из бриллиантов.

Москва, 2013 год

С сорок пятого этажа стеклянной башни в «Москва – «Сити» открывался совершенно московский, грязновато – праздничный вид на стройку, помойку, нарядный автотрафик, рубероидные крыши и золотые купола. Хоть это было и не вполне по протоколу, Иван Штарк встал со стула и подошел к окну, которое в этой переговорной заменяло стену: когда еще доведется посмотреть на город с такой вполне птичьей высоты?

– Нравится? – спросил Ивана хозяин сорок пятого этажа. Он и сам поднялся и встал рядом; долговязый Штарк, привыкший на большинство людей смотреть немного сверху вниз, убедился, что Александр Иосифович Винник почти одного с ним роста, а в плечах заметно пошире.

– Я люблю Москву, – сказал Штарк. – Только, по-моему, она не предназначена для того, чтобы смотреть на нее с такой высоты.

– Большая деревня и все такое, да? Ты москвич?

Как пенопластом по стеклу, были Штарку эти внезапные переходы русских богачей на «ты». Но злиться на них не было смысла: что ж, значит, и он будет к Виннику так обращаться.

– Теперь – да. А родом из Шадринска.

– С Урала, значит… А я из Петербурга. В Москве совсем не осталось местных. Так что это мы с тобой решаем, для чего она предназначена.

Третий участник переговоров видом из окна не интересовался – сидел угрюмо и ждал, когда Штарк с Винником наговорятся на не понятном для него русском. Том Молинари жил в Нью – Йорке, и высокими зданиями его было не удивить.

Иван приложил немало усилий, чтобы их с партнером не слишком успешная фирма по поиску утраченных произведений искусства обзавелась русской клиентурой. Он напрасно потревожил пару десятков своих знакомых по прежней, банковской жизни, – теперь им некоторое время лучше не звонить, по крайней мере с просьбами. И вот, наконец, клиент, да какой! Винник – самый успешный в городе управляющий активами; к нему несут свои деньги олигархи и большие пенсионные фонды, потому что он умеет выжимать доход из любого, даже падающего рынка. Винник, светский лев, покровитель искусств, устроитель – нет, не вечеринок, настоящих пышных балов; человек, без чьей фотографии не обходится ни один номер GQ, самый завидный холостяк столицы с тех пор, как на Михаила Прохорова перестали обращать внимание даже провинциальные малолетки.

Ради встречи с ним Штарк заставил Молинари во второй раз получить российскую визу, как тот ни отбрыкивался. Первая виза американцу не понадобилась: он собирался лететь в Москву выручать попавшую в неприятную историю красавицу Анечку Ли, но она сама добралась до Нью – Йорка. Тогда Штарк с Молинари искали старинную кремонскую скрипку, в первый раз исчезнувшую в Петербурге в 1869 году, а в 2012-м украденную у московского скрипача. Анечка была влюблена в растяпу – музыканта, Молинари – тщетно, как тогда казалось Штарку, – надеялся, что эта блажь у нее пройдет. Теперь Анечка Ли жила с Молинари в Гринвич – Виллидж и, кажется, даже не жаловалась на его нерегулярный рабочий график, периоды безденежья и некоторое пренебрежение к личной гигиене, развившееся в порядке психологической компенсации после службы в морской пехоте.

– Почему ты не можешь встретиться со своим Винником один? – спрашивал Молинари Ивана. – Он даже не сказал пока, что за работу хочет нам предложить. Наверняка это какая-нибудь очередная русская афера вроде той истории с Рембрандтом. Не доверяю я вашим этим олигархам, или как они теперь называются. Я таких обычно помогаю ловить, а не работаю на них.