Восемь Фаберже - Страница 50

Хозяин кабинета поднялся навстречу Ивану, только когда тот преодолел внушительное расстояние до старомодного стола, кажется, вросшего в здешний паркет. Да и сам хозяин, казалось, не покидал здания с начала восьмидесятых. Именно тогда он, видимо, приобрел серый костюм, воротник которого топорщился, словно владелец костюма еще недавно был подвешен за шкирку на крюк в пыльном шкафу; и вот, к приходу гостей, его сняли, протерли тряпицей роговые очки, поправили слишком узкий черный галстук в коричневую полоску и усадили за девственно – чистый стол. На столе не было ни компьютера, ни даже ручки – только белый лист писчей бумаги.

Хозяин кабинета, впрочем, отлично сохранился в своем шкафу: поседел, но не облысел, а светлые глазки под массивными очками не утратили рентгеновских свойств. Был он худ и невысок ростом, и, если бы не глаза, напоминал бы воробья и опереньем, и острым маленьким носиком.

– Очень рад с вами познакомиться, Иван Антонович, – сказал рентгеновский воробей, когда они пожали друг другу руки.

– Мы вовсе не познакомились. Вы знаете, как меня зовут, а я не знаю, как вас… И еще я не знаю, где мы и по какому поводу меня к вам привезли, угрожая моей семье.

– Вашей семье угрожали? – удивился воробышек. – Это безобразие. Я разберусь и накажу виновных.

– Мне это совершенно ни к чему. Но представиться и объяснить, что происходит, было бы как минимум вежливо.

– Ваше раздражение мне понятно. Но вы тоже должны понимать, что представиться я могу как угодно. Допустим, Юрий Геннадьевич.

Имя и отчество так здорово подходили к внешности и наряду воробья, что Иван не смог удержаться от улыбки.

– Меня на самом деле так зовут, но вы же умный человек и отлично понимаете, что я не обязательно говорю вам правду.

– А можно увидеть ваше… служебное удостоверение, что бы в нем ни было написано? – Иван заранее знал, что в этом разговоре непременно услышит фразу «вы же умный человек», но не думал, что так рано.

– Это сколько угодно. – Хозяин кабинета достал из внутреннего кармана пиджака две «корочки», МВД и ФСБ, и протянул их Ивану. Оба документа выписаны были на имя генерал – майора Фалина Юрия Геннадьевича. – Еще?

Генерал одновременно ФСБ и МВД – насколько понимал Штарк, зверь, невозможный в официальном бестиарии – словно играл с ним в блэкджек, предлагая прикупить к двум восьмеркам. Не получив ответа на свое предложение, Фалин спрятал удостоверения и сказал:

– Мы с вами в научно – исследовательском институте. Предмет наших исследований – культурные и исторические ценности, вывезенные из России после октябрьского переворота 1917 года.

– Переворота, не революции?

– Это как вам угодно. Политические ярлыки для нас не важны. – Юрий Геннадьевич наклонился вперед, отчего плечи его дурно сшитого пиджачка затопорщились. – Знаете, бывают ситуации, в которых все очевидно вне всякой зависимости от политики. Просто с человеческой точки зрения. Например, императорские яйца Фаберже – это достояние России. В нашей стране больше нет монархии, но некоторые из ее символов и, как сейчас сказали бы, артефактов олицетворяют Россию. В том числе эти. Вы согласны?

Теперь уже не блэкджек, а, кажется, НЛП или еще какая-то дурацкая техника убеждения: заставь собеседника сказать «да» в первый раз, и все пойдет как по маслу, подумал Штарк.

– Насчет олицетворяют – пожалуй, согласен. А насчет достояния – нет. Эти яйца цари оплачивали ювелиру Фаберже – я знаю, что Романовы всегда платили наличными, такая у них была традиция, – и дарили двум императрицам. То есть яйца были частной собственностью цариц. А с тех пор большинство яиц побывало на рынке. Их покупали и продавали, и у них есть новые собственники. Или не очень новые.

– Я как раз собирался об этом сказать, Иван Антонович. С человеческой точки зрения ситуация очевидна: мы имеем дело с символами, олицетворениями нашей страны. А с точки зрения юридической, прав собственности и так далее, ситуация гораздо менее очевидна. Согласны?

– Согласен. – Генерал все-таки вынудил его сказать «да». Штарк прислушался к себе: кажется, от этого ничего не изменилось.

– Тогда вы согласитесь, что нормализовать ситуацию не всегда можно строго юридическими методами.

– А какими тогда, научно – исследователь – ски – ми? – Штарк повидал на своем веку немало чиновников, а с некоторыми из них работал как с довольно крупными инвесторами, и привык к разным проявлениям цинизма с их стороны. Обычно этот цинизм можно было объяснить корыстью: не все же на страну работать, надо немного и на семью. Но этот Юрий Геннадьевич излагал свое циничное кредо чуть ли не как государственную позицию.

– То, что я только что сказал, никогда не могло бы прозвучать из уст официального представителя государства, верно? А я – неофициальный представитель.

Ответив скорее на мысль Штарка, чем на его вопрос, Юрий Геннадьевич снова улыбнулся, и не напоказ, а искренне: глазки его лучились весельем.

– Скажите, это ваши… исследователи зарезали Наталью Васильевну Романову в Калифорнии?

Улыбка генерал – майора (или в каком он там был звании на самом деле?) тут же погасла, а глаза его впились в Штарка, так что он едва подавил импульс передернуть плечами, стряхнуть с себя этот взгляд.

– Знаете, Иван Антонович, я попросил доставить вас сюда не для того, чтобы подвергаться допросу. А для того, чтобы понять, с нами вы или…

– Или против вас? – Штарку казалось важным не отводить глаза, не показывать слабость. Особенно сейчас, после всех этих намеков на неофициальность и разговора, и самого «научно – исследовательского института». Может быть, Винник тоже знает об этой неофициальности и потому считает возможной какую-то контригру? Что, если эти люди чего-то боятся и не могут действовать вполне открыто? И потом, раз его вызвали сюда, значит, он зачем-то нужен этой страшноватой серой птичке, и у него на руках некие козыри, которых Юрию Геннадьевичу не раздали.