Восемь Фаберже - Страница 6

– Ты пытаешься подкупить меня, – пробормотал Мэлколм. – Со мной такое в первый раз.

– В чем-то даже знаменитый Мэлколм Форбс еще девственник, – все еще ухмыляясь, отвечал Хаммер. – Как я могу тебя подкупить? Возможно, ты даже богаче меня. Я просто хочу, чтобы ты смотрел на эту изящную русскую штучку и думал, что Россия – это очень затейливая страна. Теперь, кажется, у тебя чертова дюжина яиц Фаберже? Достойное завершение долгой охоты. Та́к понесешь, или тебе завернуть?

Эти довольно издевательские, если подумать, слова Хаммер произнес без всякой издевки. Именно его интонация, проникновенная, дружеская, помешала Мэлколму вернуть яйцо на столик и уйти, посоветовав Арманду купить следующий номер журнала. По крайней мере, так думал Мэлколм по дороге обратно. Из галереи он вышел, бережно неся перед собой творение царского ювелира, самолично упакованное Хаммером в шелковый шарф.

Вернувшись на Пятую авеню, Мэлколм направился не в шумную в это время дня редакцию, а в соседний таунхаус, который семья Форбс использовала для приемов и иногда в качестве городской квартиры. Плюхнувшись в кресло, он развернул шарф у себя на коленях.

Свое двенадцатое большое яйцо Фаберже Мэлколм в прошлом году купил в неважной сохранности. «Бутон розы» не только лишился своих сюрпризов – усеянной бриллиантами короны и рубинового кулона, – но и был поврежден: бывший владелец, англичанин, запустил яйцом в жену во время ссоры. Ювелир, пытавшийся восстановить подарок Николая II императрице Александре Федоровне, вряд ли смог бы работать у Фаберже. Эмаль, которой он покрыл бутон чайной розы, скрытый внутри алой с золотом скорлупы, совершенно не напоминала о живых лепестках. Наверняка работа Александра Петрова, лучшего эмальера в России того времени, выглядела совершенно иначе.

Но яйцо номер тринадцать в коллекции Форбса – Мэлколм уже начал так о нем думать – досталось ему в идеальном состоянии. Пасхальный подарок словно только что подготовили для передачи Его императорскому величеству. Мэлколм снял верхнюю половину яйца – у него зародилась сумасшедшая надежда, что и сюрприз сохранился, а ведь о нем вообще ничего не известно экспертам! Но нет, скорлупа оказалась пустой, и Форбс почувствовал укол разочарования. Все-таки у подарка Хаммера был изъян, который старый торгаш не позволил ему заметить в галерее.

Некоторое время Мэлколм рассматривал свое неожиданное приобретение, забыв обо всем. Это был не самый экстравагантный из царских пасхальных подарков. По меркам Фаберже, даже довольно аскетичный и вряд ли особенно дорогой в производстве. Но изящество работы не оставляло никаких сомнений в ее подлинности. Только усилием воли Мэлколм заставил себя снова завернуть вещицу и спрятать сверток в резной комод. Теперь надо было что-то решать с проклятой статьей.

Бакстайна Форбс вызвал не в свой кабинет, а к Майклзу. «Мне нечего скрывать», – сказал он себе, отгоняя мысль о том, что на самом деле нуждается в поддержке своего лучшего редактора.

Мальчишка вошел, явно не ожидая ничего хорошего. О дружбе Форбса с Хаммером было известно всему Нью – Йорку. Огромные темные глаза на узком лице парня смотрели недоверчиво, даже, пожалуй, выражали собачью готовность к хозяйским побоям. Но пухлая нижняя губа репортера была упрямо поджата. «Наверняка единственный сын еврейской мамы, – подумал Мэлколм. – Привык, что ни в чем не знает отказа. Но боится меня».

– Отличная статья, Норман, – главный редактор хлопнул репортера по плечу, отчего черные глазищи Бакстайна сменили выражение на изумленное. – Написана ярко, это настоящий стиль «Форбс» – то, за что нас любят и ненавидят!

Бакстайн даже заулыбался: все его страхи в секунду улетучились. А присевший на краешек своего стола Майклз, наоборот, нахмурился. Весь его опыт говорил, что такое приторное вступление в исполнении взрывного и придирчивого Мэлколма не может сулить ничего хорошего.

– Я нашел для себя в этой статье много нового, – продолжал председатель. – А ведь я неплохо знаю Арманда Хаммера. Можно даже сказать, что мы делали кое-какой бизнес вместе. Это, конечно, ни в коей мере не должно влиять на то, о чем пишет журнал. Ты знаешь, Норман, что мы никогда не боялись конфликтов. Мне не впервой терять и приятелей, и, что гораздо больнее, рекламные контракты: все серьезные клиенты всегда к нам возвращаются. Куда им еще идти, не в «Форчун» же!

Бакстайн самодовольно хмыкнул: главного конкурента, почтенный, осторожный журнал «Форчун», в редакции презирали за робость и отсутствие собственного голоса. А Мэлколм как раз подошел к самому рискованному моменту своей речи.

– Сегодня я встретился с Армандом по его просьбе, – почти не соврал он. – И вот теперь, Норман, я в очень щекотливой ситуации. Арманд догадался по твоим вопросам, какой будет статья. И кое-что рассказал мне о своих отношениях с… русским правительством. Рассказал, взяв с меня обещание это не публиковать. Норман, в свете его слов твоя статья… скажем прямо, не соответствует действительности. Но я не могу тебе сказать, в чем именно. В этом и заключается сложность моего положения.

Мэлколм замолчал. Бакстайн, минуту назад не чуявший под собою ног от счастья, сдулся, словно проколотый воздушный шарик.

– Вы показали Хаммеру мой текст, так? – почти прошептал он. Губы его чуть заметно дрожали.

– Я же сказал, Норман, Хаммер легко сообразил по твоим вопросам, о чем ты пишешь. Он ведь не первый день живет на свете. – Мэлколм до сих пор ни разу не солгал впрямую: ведь Хаммер и в самом деле догадывался, что за текст напишет молодой корреспондент «Форбса».