Восемь Фаберже - Страница 37

– Наша, госпожа графиня, – вклинился приказчик. – Мы ее продали два года назад княгине Юсуповой… А у вас что сегодня?

Графиня стала копаться в сумочке. Штарк отвернулся: он уже понимал, что перед ним не покупатели, а продавцы, и ему вдруг показалось неприличным смотреть, как они расстаются с дорогими, наверное, им безделушками, чтобы раздобыть денег на еду. Когда дама отошла от прилавка, Штарк приблизился и обратился к приказчику:

– Я к Карлу Густавовичу. Антон Штарк из Москвы, мастер, он меня знает.

– Проходите на второй этаж, – оглядев скромно, но достойно одетого немца, приказчик махнул в глубь магазина. – Он в мастерской.

Штарк поднялся на второй этаж и понял, что и здесь работа отнюдь не кипит. За верстаками занята была от силы половина мест. Фаберже что-то тихо выговаривал одному из подмастерьев, вертя в руках фигурку солдата из цветных камней. «Неужели на такое в Петербурге еще есть спрос? – подумал Штарк. – Тогда все не так плохо».

Тут Фаберже заметил его, поставил фигурку на стол, подошел к московскому гостю, улыбаясь и протягивая руку. Штарк с удовольствием пожал по-прежнему твердую ладонь старика.

– Какими судьбами, Антон Иванович?

– Я закрыл мастерскую, – сказал Штарк. – Подмастерьев распустил.

– Вот как… Ну что ж, пойдемте ко мне, выпьем чаю, расскажете, что у вас стряслось. Хотя, что греха таить, не только у вас.

Они поднялись еще на один этаж выше, в квартиру теперь уже бывшего царского ювелира. Здесь пока все было, как в старые времена: и не подселили никого, и прислуга не разбежалась – по крайней мере, чай разливала полная пожилая женщина в белоснежном переднике. Штарк посчитал невежливым сразу рассказывать о своих бедах и стал расспрашивать Фаберже, как у него идут дела.

– Так себе, – отвечал Карл Густавович. – Но торгую отлично, и все дорогими вещами! Другое дело, что сейчас мы больше покупаем, чем продаем.

– Да, я видел внизу и продавцов, и покупателей.

– Революционеры, оказалось, как сороки, – любят все, что блестит, и денег не считают, – Фаберже презрительно выставил вперед нижнюю губу. – Я знаю, что деньги-то у них от грабежа да воровства. Но мы их берем и отдаем ограбленным. Буржуям, как теперь принято говорить. Никто ведь не даст нынче за их украшения тех цен, которые мы платим. В некотором смысле восстанавливаем справедливость, хоть и не совсем в духе революционного правосознания, которое теперь у нас вместо законов.

– В Москве ювелиры тоже больше покупают, чем делают нового, – заметил Штарк. – А у меня не было магазина, как вы знаете.

– Мы еще делаем кое-что. Я заметил, что среди новых чиновников пошла мода на дорогие подарки. Берут взятки и кланяются начальству каким-нибудь нашим изделием. Хотя, конечно, работы сейчас даже меньше, чем в начале войны.

Штарк знал, что, когда началась война с немцами, вся высшая знать, начиная с Романовых, и многие богатые промышленники перевели свои капиталы из-за границы в Россию, чтобы помочь стране в тяжелое время. А расходы и царской семьи, и многих других клиентов Фаберже на всяческую роскошь резко снизились. Последние императорские пасхальные яйца были скромными и делались из дешевых материалов – «Георгиевское», например, покоилось на стальных снарядах, а еще, говорили, было деревянное яйцо, законченное к Пасхе 1917 года – только царь не был больше царем.

Фаберже тоже делал, что мог, для фронта: его мастерские выпускали гранаты, взрыватели, шприцы для полевых госпиталей. Но теперь это уже никому не нужно – большевики вышли из войны.

– Я, собственно, хотел спросить, – Штарк перешел к делу, – нет ли у вас работы для меня. Не хочу больше никем руководить, а вот руками бы поработал с удовольствием.

– Руки такие, как ваши, – большая ценность, дорогой Антон Иванович, – сказал Фаберже с искренней, как показалось Штарку, теплотой. – Можете хоть сегодня приступать, работу я вам найду, конечно. Вы ведь универсал, можете и гравером, и гильошером, и чеканщиком? – Штарк кивнул: он мог выполнять в ювелирной мастерской любую работу, только эмальер из него был никакой. – Но скажу откровенно, мы тоже вряд ли долго протянем. Это вопрос месяцев, может, даже недель. Многие мастерские закрылись после декрета о тридцать шестой пробе, нам пришлось платить подмастерьям выходное пособие – все же они работали для фирмы. У нас почти не осталось оборотных средств. Ну и… Мы здесь как на вулкане; я не знаю, сколько еще большевики будут нас терпеть.

– Чего они хотят от вас, Карл Густавович?

– Того же, чего и от всех. Денег. Но заодно хотят, чтобы я все переустроил по их понятиям. Знаете, заводы рабочим и все такое… Никак не возьмут в толк, что эти желания противоречат друг другу. Я еще до всех этих событий видел, что такое этот их коммунизм в действии. Вот Юлий Раппопорт, серебряных дел мастер, тому семь лет решил уйти на покой, а мастерскую свою со всем инвентарем оставил работникам. Они – человек двадцать – образовали артель. Мы этой артели открыли кредит, дали заказы. Но скоро производство у них так вздорожало, а качество так понизилось, что пришлось нам заказы переносить. Не прошло и трех лет, как артель закрылась. В любом деле, Антон Иванович, нужен хозяин. Не для того, чтобы с кнутом стоять – хотя много я и таких повидал, – а чтобы последнее слово сказать. Мы же ремесленники, нам работать надо, а не спорить. Хотя бывают курьезы, конечно. Как-то я нарисовал эскиз одного образа, а на обратной стороне надо было гравировать молитву «Отче наш». Вот я написал на эскизе: «Отче наш и так дальше». А гравер так и исполнил. Но это же переделать можно. А если хозяина нет, работа нипочем как следует не сделается.